Главная › Добавки › Всадник без головы главы. Майн Рид «Всадник без головы. Глава i. выжженная прерия

Всадник без головы главы. Майн Рид «Всадник без головы. Глава i. выжженная прерия

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Томас Майн Рид
Всадник без головы

ПРОЛОГ

Техасский олень, дремавший в ночной тиши саванны1
Саванна – американские степи, покрытые высокой сочной травой.

Вздрогнул, услышав звук лошадиных копыт. Но он не покидает зеленого ложа, даже не встает на ноги. Он только слегка поднимает свою красивую голову – над высокой травой показываются его рога – и слушает: не мустанг2
Мустанг – дикая лошадь американских прерий.

Ли скачет с соседнего пастбища?

Снова доносится топот копыт. На этот раз можно различить и новый звук: звон металла, удар стали о камень.

Этот звук встревожил оленя. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии. Лишь отбежав на значительное расстояние, он останавливается, оглядывается назад: кто это нарушил его ночной покой?

В ярком свете луны южного неба он узнает злейшего своего врага – человека. Человек приближается верхом на лошади.

Олень готов уже снова бежать, но странный облик всадника приковывает его к месту. Припав к земле, откинув голову далеко назад, он продолжает смотреть; в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.

Что же заставило оленя так долго вглядываться?

Лошадь? Но это обыкновенный конь, взнузданный, оседланный. В его облике нет ничего пугающего. Может быть, оленя испугал всадник? В нем есть что-то непривычное для глаза, жуткое.

У всадника нет головы!

Кинув последний блуждающий взгляд, как бы силясь понять, что? за невиданное чудовище пугает его, олень помчался вглубь прерии. Он уже больше не оборачивается. Он погружается в волны Леоны и, только переправившись на другой берег, чувствует себя в безопасности.

Не обращая внимания на испуг оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.

Он тоже направляется к реке, но, как кажется, совсем не спешит и продвигается медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.

Поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву вдоль дороги. Ни голосом, ни порывистым движением не подгоняет он ее вперед, когда, испуганная койотами, она забрасывает свою голову и, храпя, останавливается как вкопанная. Он весь во власти каких-то таинственных дум и совсем не замечает окружающей жизни. Ни единым звуком, ни даже шопотом не выдает он своей тайны.

На плечи всадника наброшено серапэ3
Серапэ – пестрая индейская шаль.

Которое при порыве ветра развевается и открывает часть его корпуса. На ногах у него высокие сапоги из шкуры ягуара. Защищенный таким образом от ночной сырости и от тропических ливней, он продолжает ехать, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как степной ветерок, играющий складками его одежды.

Но вдруг что-то словно вывело всадника из задумчивости; его конь ускорил шаг. Вот конь тряхнул головой и радостно заржал. С вытянутой шеей, с раздувающимися ноздрями он пускается вперед рысью и незаметно переходит в галоп.

Близость реки – вот что заставило коня ускорить свой бег.

Конь не останавливается до тех пор, пока не погружается в хрустальный поток реки. Вместе с ним и всадник погружается до колен в воду.

Животное с жадностью утоляет свою жажду, переплывает на противоположную сторону и быстрой рысью поднимается по откосу берега.

Взобравшись наверх, всадник без головы останавливается как бы в ожидании, чтобы конь отряхнулся от воды, и затем снова продолжает путь.

А вокруг простирается бесконечная саванна, и в таинственном свете месяца кажется, что дали ее сливаются с небом.

Глава I
ВЫЖЖЕННАЯ ПРЕРИЯ

Полуденное солнце заливает своим ярким светом огромную равнину Техаса, расположенную, около ста миль к югу от старого испанского города Сан-Антонио.

В золотых лучах вырисовывается группа предметов, необычных для дикой прерии. Это фургоны с полукруглым ребристым верхом, обтянутым белоснежным полотном. Их было всего десять. Слишком мало для торгового каравана или правительственного обоза. Скорее всего, какой-нибудь переселенец перевозит свое имущество в один из новых поселков на берегу реки Леоны.

Вытянувшись длинной вереницей, фургоны ползут по знойной саванне настолько медленно, что их движение почти незаметно. Лишь убегающая в испуге антилопа да с криком взлетающий кроншнеп свидетельствуют о том, что обоз действительно движется.

В этот час полуденного отдыха нигде больше по всей прерии не видно ни птицы в полете, ни бегущего зверя – все притаились в тени. И только человек, видно в погоне за наживой, продолжает свой путь под палящими лучами солнца.

Судя по всему, обоз принадлежит какому-нибудь богатому иммигранту, а не простому переселенцу. Каждый фургон, лучшего питтсбургского производства, запряжен восемью сильными мулами. В обозе много негров-рабов. Женщины-невольницы с детьми едут в фургонах, а мужчины идут пешком рядом с обозом или же устало тянутся позади. Впереди едет карета, запряженная выхоленными кентуккскими мулами. На козлах негр-невольник изнывает от жары в своей ливрее.

Все это говорит о том, что не бедный поселенец Северных штатов передвигается в поисках нового очага, а богатый южанин, который, наверно, уже приобрел плантацию и переезжает теперь туда.

И в самом деле, обоз принадлежит плантатору Вудли Пойндекстеру; он высадился с семьей в Индианоле, на берегу залива Матагорда, и пересекает прерию, направляясь к своим новым владениям.

Во главе сопровождающего обоз кортежа верхом на лошади едет сам плантатор. Это высокий, худой человек лет пятидесяти, с бледным, слегка желтоватым цветом лица; вид у него суровый и гордый. Он одет просто, но со вкусом. На нем свободного покроя кафтан из альпага, жилет из черного атласа и нанковые брюки. В вырезе жилета видна сорочка из тончайшего полотна, перехваченная у ворота черной лентой. На ногах, опирающихся на стремена, ботинки из мягкой кожи. Соломенная шляпа с широкими полями защищает его лицо от палящих лучей южного солнца.

Рядом с ним – два всадника: один по правую сторону, другой по левую. Один из них – юноша, которому едва ли исполнилось двадцать лет, другой – молодой человек лет на семь старше. Первый – сын Пойндекстера. Открытое, жизнерадостное лицо юноши невольно радует глаз, особенно рядом с суровым отцом и с мрачной наружностью третьего всадника.

На юноше свободная блуза из хлопчатобумажной ткани небесно-голубого цвета, брюки из такого же материала, на голове мягкая панама. Одежда не только идет к его юному облику, но и прекрасно отвечает требованиям южного климата.

Третий всадник – племянник плантатора. Он отставной офицер из волонтеров. На нем костюм военного покроя, из темно-синего сукна, на голове суконная фуражка.

На небольшом расстоянии от них – еще один всадник, сопровождающий обоз. Черты его лица грубее, одет он проще других. Судя по тому, с каким искусством он щелкает своей плетью, можно с уверенностью сказать, что это надсмотрщик над невольниками плантатора.

В карете сидят две девушки. У одной из них кожа ослепительной белизны, у другой – совсем темная. Первая – единственная дочь Пойндекстера, другая же – ее служанка-невольница.

Переселенцы едут с берегов Миссисипи, из штата Луизиана. Сам плантатор не принадлежит к уроженцам этого южного штата; по его наружности вы сразу заметите, что он не креол4
Креолы – потомки французов или испанцев, ранних переселенцев в Америку. Они сохраняют свой национальный язык и обычаи.

В лице же его сына и особенно в прекрасных, тонких чертах лица его дочери ярко выражен красивый тип ее французских предков.

Вудли Пойндекстер – один из крупных владельцев сахарных плантаций на юге. Он вел расточительный образ жизни и славился своим широким гостеприимством. В конце концов он разорился, и ему пришлось покинуть свои плантации в Луизиане и переехать с семьей в дикие прерии юго-западного Техаса.

***

Солнце почти достигло зенита. Путешественники продвигаются медленно, наступая на собственные тени. Измученные жарой, белые всадники молча сидят в своих седлах. Даже негры, привычные к зною, прекратили свои монотонные, тягучие разговоры и усталые, сбившись в кучки, безмолвно плетутся позади фургонов.

Томительная тишина прерывается только громким щелканьем кнутов да покрикиванием негров-погонщиков.

Медленно движется караван, как будто он идет ощупью. Собственно, настоящей дороги нет. Путь обозначен следами колес проехавших здесь ранее телег, следами, заметными лишь по примятой траве.

Плантатор предполагает, что они находятся на расстоянии двадцати миль от места назначения. Он рассчитывает закончить путь до наступления ночи. Поэтому он и приказал двигаться, невзирая на полуденную жару.

Вдруг надсмотрщик знаками останавливает обоз и мчится к хозяину. В его жестах – тревога.

Не индейцы ли? О них ходит так много пугающих слухов.

– Что случилось, Сансом? – спросил плантатор, когда всадник приблизился.

– Трава выжжена. В прерии был пожар.

– Был пожар, но сейчас ведь прерия не горит? Я нигде не вижу дыма.

– Нет, сэр, нет, – поспешил ответить надсмотрщик, – я только сказал, что прерия горела, вся она стала черной…

– Ну и что же? Мне кажется, мы так же спокойно можем путешествовать по черной прерии, как и по зеленой.

– Что за нелепость, Джон Сансом, поднимать целую историю из-за пустяков! – вмешался племянник Пойндекстера. – Зачем ты зря пугаешь людей? Эй вы, негры, пошевеливайтесь! Вперед! Погоняй! Погоняй!

– Но, капитан Кольхаун, – возразил надсмотрщик, – как же мы теперь найдем дорогу?

– Зачем искать дорогу? Что ты еще выдумал! Ведь мы ее не теряли, не так ли?

– Боюсь, что потеряли. Следы колес уже не видны: они сгорели вместе с травой.

– Ну и что же? Мне кажется, мы можем перейти через выжженный участок и без всяких следов. Мы найдем их, когда попадем на ту сторону.

– Да, – простодушно ответил надсмотрщик, который хорошо знал западную окраину прерии, – если только там осталась другая сторона. Я ее не вижу со своего седла – даже ничего похожего нет, сколько ни смотри.

– Погоняй, негры! Погоняй! – закричал Кольхаун, не отвечая больше надсмотрщику, и, пришпорив лошадь, двинулся вперед.

Обоз опять тронулся в путь, но, подойдя к границе выжженной прерии, остановился еще раз, уже не дожидаясь ничьих распоряжений.

Всадники отъехали в сторону, чтобы обсудить, что дальше делать. Впереди, насколько только хватало зрения, расстилалось необъятное пространство совершенно черной, выжженной прерии. На ней не осталось ни одного живого растения, ни одной зеленой былинки, ни одного зеленого листика. Впереди, направо, налево, уходя в бесконечную даль, развернулась безгранично печальная картина. Даже яркий лазоревый купол южного неба казался здесь совсем темным. Солнце не заслонено облаками, но оно как будто не хочет светить и словно хмурится, глядя на мрачную землю.

Пожар, повидимому, произошел во время летнего солнцестояния, в период созревания трав.

Сансом правильно сказал, что в прерии не осталось и следов какого-либо пути – они выжжены вместе с травой.

– Что же нам делать? – спросил плантатор; в голосе его звучала растерянность.

– Что делать, дядя Вудли? Конечно, мы продолжим наш путь. Река должна быть по ту сторону пожарища. Если нам не удастся найти переправу на расстоянии полумили, мы поднимемся вверх по течению или спустимся вниз, смотря по обстоятельствам.

– Но послушай, Кассий, ведь этак мы можем потерять направление!

– Этого не может быть. Мне кажется, что обгоревшее место невелико. Не беда, если мы немного собьемся с пути: все равно, рано или поздно, мы выйдем к реке.

– Хорошо, мой друг, тебе лучше знать, я буду следовать за тобой.

– Не бойтесь, дядя. Мне приходилось быть проводником и в худших условиях… Погоняй, негры! За мной!

И отставной офицер бросил самодовольный взгляд в сторону кареты. Из-за занавески выглянуло прекрасное личико, слегка омраченное тревогой. Кольхаун пришпорил лошадь и самоуверенно поскакал вперед.

И вот хору вновь защелкавших кнутов стал вторить топот копыт восьмидесяти мулов, смешанный со скрипом колес. Фургоны снова двинулись в путь.

Мулы бежали быстро. Черная поверхность, непривычная для глаз животных, пугала их; едва они успевали коснуться пепла копытами, как тотчас же поднимали их.

Мало-помалу животные успокоились и стали продвигаться более равномерным шагом.

Так караван прошел около мили. Затем снова остановился.

Ландшафт, если его только можно так назвать, изменился, но не к лучшему. Все было по-прежнему черно до самого горизонта. Однако здесь равнина сменилась неровным рельефом: горные возвышенности, небольшие холмы перемежались долинами. Нельзя сказать, чтобы здесь совсем не было древесной растительности, хотя то, что было видно, едва ли можно было назвать деревьями. В одиночку и группами росли здесь низкорослые мексиканские акации. Их ажурная листва исчезла без следа, а обуглившиеся стволы и почерневшие ветки стояли, как мрачные скелеты.

– Ты сбился с пути, мой друг? – спросил плантатор, поспешно подъезжая к племяннику.

– Нет, дядя, пока нет. Я остановился, чтобы осмотреться. Дорога должна лежать внизу, вот в той долине. Мы едем правильно. Пусть караван продолжает путь. Ответственность я беру на себя.

Двинулись еще раз. Спустились вниз по склону, затем направились вдоль долины, затем опять взобрались по откосу другой возвышенности и наверху опять остановились.

– Ты все же сбился с пути, Кассий? – повторил свой вопрос плантатор, опять подъезжая к племяннику.

– Чорт побери! Боюсь, что так. И какой дьявол мог бы вообще отыскать дорогу среди этого ада?.. Нет, нет! – продолжал Кольхаун, увидев, что карета подъехала близко, и не желая выдать своего замешательства. – Мне теперь все ясно. Река должна быть вон в том направлении. Вперед!

И капитан пришпорил лошадь, по-видимому сам не зная, куда надо держать путь. За ним последовали фургоны.

От негров не ускользнуло замешательство Кольхауна. Они видели, что обоз движется не по прямому пути, а кружит между обожженными кустарниками по холмам и выжженным долинам.

Но вот ободряющий возглас вожатого сразу вселил в них надежду. В ответ послышалось громкое щелканье дружно взвившихся кнутов, смешанное с восклицаниями радости.

Путешественники вновь на наезженном пути, где видны еще совсем свежие следы колес и копыт. Какой-то обоз, похожий на их, видно совсем недавно проехал по выжженной прерии.

Нет сомнения, что он двигался по направлению к Леоне; очень вероятно, что это правительственный обоз, направляющийся к форту5
Форт – крепость.

Индж. В таком случае, надо ехать по его следам. Форт как раз на линии их пути, а оттуда недалеко и до места назначения.

Ничего лучшего как будто нельзя было и ждать. Капитан снова воспрянул духом и с чувством нескрываемого самодовольства отдал распоряжение трогаться.

На протяжении мили, а может быть, и больше, караван идет по найденным следам. Они ведут не по прямому направлению, но кружат вокруг обгоревших кустарников. Самоуверенный вид постепенно сменяется у Кассия Кольхауна выражением мрачного уныния. Он понял, что следы сорока четырех колес, по которым они ехали, были следами их собственного обоза.

Глава II
СЛЕД ЛАССО

Не оставалось сомнения, что фургоны Вудли Пойндекстера шли по следам своих же колес.

– Наши следы! – пробормотал Кольхаун, посылая проклятия.

– Наши следы? Что ты этим хочешь сказать, Кассий? Не может быть, чтобы мы здесь ехали.

– По нашим собственным следам? Да, это так. Мы описали полный круг. Смотрите: вот заднее копыто моей лошади – отпечаток половины подковы, а вот следы наших негров. Кроме того, я узнаю и место. Это тот самый холм, с которого мы спускались после нашей последней остановки. Вот уж чертовски не повезло – мы зря сделали около двух миль!

Теперь на лице Кольхауна отражается не одно лишь чувство растерянности – горькая досада и стыд появились на нем. Это он виноват, что караван остался без настоящего проводника. Тот, которого пригласили в Индианоле, оставил их, поспорив с заносчивым капитаном.

Лицо капитана становится совсем мрачным, когда приближается карета и прекрасные глаза глядят на него с недоумением и упреком.

Пойндекстер уже больше не задает вопросов. Для всех теперь ясно, что они сбились с пути.

Караван опять остановился. Белые всадники оживленно совещаются.

Положение серьезное. Плантатор потерял надежду до наступления темноты закончить путешествие, как предполагал раньше. Быть может, им предстоит провести ночь среди выжженной прерии и негде будет достать воды, чтобы напоить мулов. А может быть, и не одну ночь, кто знает?

Но как же все-таки найти дорогу?

Солнце начинает склоняться к западу, хотя все еще стоит довольно высоко. При помощи компаса можно было бы определить, где находятся север, юг, восток и запад. Но что в этом толку, когда они не знают, в какую сторону ехать!

Кольхаун стал осторожен. Он уже больше не вызывается быть вожатым. После, неудачи у него не хватает на это смелости.

Десять минут обсуждают положение, но никто не может предложить разумный план действий. Никто не знает, как вырваться из этой черной прерии, которая повергла всех в отчаяние.

Вдали показалась стая черных коршунов. Они летят всё ближе и ближе. Некоторые из них опускаются на землю, другие кружат над головами заблудившихся путников. Чем объяснить это поведение птиц?

Прошло еще десять гнетущих минут. И вдруг – новый прилив бодрости. Вдали появился всадник. Он направляется прямо к обозу.

Какая неожиданная радость! Кто бы мог подумать, что в таком месте можно встретить человека! Снова надежда засветилась в глазах: в приближающемся всаднике путники видели своего спасителя.

– Ведь он направляется к нам, не правда ли? – спросил плантатор, не веря своим глазам.

– Да, отец, он едет прямо к нам. – Сняв с головы шляпу и махая ею в воздухе, Генри стал звать незнакомца.

Но всадник и без того заметил остановившийся обоз. Он скакал навстречу галопом. Миновав обоз, всадник подъехал к плантатору и его спутникам.

– Мексиканец, – прошептал Генри, взглянув на одежду незнакомца.

– Тем лучше, – так же тихо ответил ему отец. – Тем больше надежды, что он сможет помочь нам.

– Ничего мексиканского в нем нет, кроме его костюма, – пробормотал Кольхаун. – Я сейчас это узнаю… Buenos dias, caballero! Esta Vuestra mexicano?6
Здравствуйте, кабальеро! Вы мексиканец?

– приветствовал он незнакомца по-испански.

– О нет, – ответил тот с протестующей улыбкой. – Я совсем не мексиканец. Я могу с вами говорить по-испански, если хотите, но, мне кажется, вы лучше поймете меня по-английски – это, вероятно, ваш родной язык?

Кольхаун подумал, что, повидимому, допустил какую-то ошибку в своей фразе, и поэтому воздержался от ответа.

– Мы американцы! – гордо ответил Пойндекстер. Затем, как бы боясь задеть человека, от которого ждал помощи, прибавил – Да, сэр, мы все американцы, из Южных штатов.

– Это легко определить по составу вашего каравана, – сказал всадник с едва уловимой насмешкой, взглянув в сторону негров-невольников. – Видно также, – добавил он, – что вам впервые приходится путешествовать по прерии. Вы сбились с пути?

– Да, сэр, и у нас нет надежды найти дорогу, если только вы не будете так добры и не окажете нам помощь.

– О доброте здесь не стоит говорить. Совершенно случайно я заметил ваши следы, когда ехал по прерии. Я видел, что вы заблудились, и прискакал сюда, чтобы помочь вам.

– Это очень великодушно с вашей стороны. Мы вам чрезвычайно признательны. Позвольте с вами познакомиться. Меня зовут Пойндекстер, Вудли Пойндекстер из Луизианы. Я купил усадьбу на реке Леоне, вблизи форта Индж. Мы надеемся добраться туда засветло. Как вы думаете, мы успеем?

– Вполне. Если только будете следовать моим указаниям.

Сказав это, незнакомец отъехал на некоторое расстояние в сторону и поскакал на вершину холма.

Оттуда он стал внимательно всматриваться в окружающую местность, стараясь определить, в каком направлении должны двигаться путешественники.

Силуэт всадника красиво вырисовывался на фоне неба.

Прекрасный породистый гнедой конь. Самому арабскому шейху не стыдно было бы сесть на такого коня! Широкогрудый, со стройными, как тростник, ногами, с могучим крупом и великолепным густым хвостом, он сам по себе, представлял красивое зрелище. А на спине у него всадник – молодой человек лет двадцати пяти, прекрасно сложенный, с правильными чертами лица. Он одет в живописный мексиканский наряд: на нем бархатная куртка, брюки со шнуровкой по бокам, сапоги из буйволовой кожи; яркокрасный шарф из китайского крепа изящно перехватывал его талию; на голове глянцевая черная шляпа, отделанная золотым позументом.

Внимание всех путешественников было невольно привлечено этой красивой картиной.

Из-за занавесок кареты на всадника был устремлен еще один взор. Он выдавал совсем особое чувство. Первый раз в своей жизни Луиза Пойндекстер увидела человека, который, казалось, был реальным воплощением ее девичьих грез.

Знал ли незнакомец о том волнении, которое он вызвал в груди молодой креолки? Как он мог знать это! Его взгляд лишь скользнул по запыленной карете. Так бывает – смотришь на невзрачную раковину, не подозревая, что внутри ее скрыта жемчужина.

– Клянусь честью, я не могу найти никаких примет, по которым вы самостоятельно могли бы следовать к месту своего назначения! – сказал всадник, обернувшись к хозяину обоза. – Вам придется перейти Леону на пять миль ниже форта, а так как и мне нужно переправиться через реку в том же месте, то вы можете ехать по следам моей лошади. До свиданья, господа!

Распрощавшись так внезапно, незнакомец пришпорил своего коня и поскакал галопом.

Плантатор и его спутники были крайне озадачены таким странным поведением незнакомца. Но не прошло и нескольких секунд, как всадник вернулся:

– Я боюсь, что следы моей лошади мало помогут вам. Здесь были мустанги. Они оставили тысячи отпечатков своих копыт. Правда, моя лошадь подкована, но ведь вы не привыкли различать следы, и вам будет трудно разобраться в них, тем более что на сухой золе все лошадиные следы почти одинаковы.

– Что же нам делать? – спросил плантатор с отчаянием в голосе.

– Мне очень жаль, мистер Пойндекстер, но я не могу остаться, чтобы сопровождать вас. Я срочно должен доставить в форт один важный документ. Если вы потеряете мой след, держитесь так, чтобы солнце у вас оставалось справа, чтобы ваши тени падали налево, под углом около пятнадцати градусов к линии вашего движения. Миль пять следуйте по прямому направлению. Там вы увидите вершину кипариса. Направляйтесь тогда прямо к этому дереву. Кипарис стоит на самом берегу реки, недалеко от места переправы.

Молодой всадник уже готов был снова двинуться в путь, но что-то заставило его удержать своего коня. Он увидел темные блестящие глаза, смотревшие из-за занавесок кареты. Обладательница их была в тени, но все же было видно, что они озаряли лицо девушки необычайной красоты. Всадник заметил, что глаза девушки устремлены на него и в их выражении сквозил интерес… почти нежность.

Невольно и он ответил восхищенным взглядом, но, испугавшись, как бы это не сочли за дерзость, круто повернул коня и снова обратился к плантатору, который горячо благодарил его.

– Я не заслуживаю благодарности, – сказал незнакомец, – так как мне приходится оставить вас на произвол судьбы, но, к сожалению, я не располагаю временем.

Он посмотрел на часы, жалея, что ему придется ехать одному.

– Вы очень добры, сэр, – сказал Пойндекстер. – Я надеюсь, что, следуя вашим указаниям, мы не собьемся с пути. Солнце нас не обманет.

– Боюсь, как бы не изменилась погода. На севере собираются тучи. В течение часа они могут заслонить солнце. Во всяком случае, это произойдет раньше, чем вы доберетесь до места, откуда виден кипарис… Впрочем, постойте, – сказал он после минуты размышления, – у меня есть еще одно предложение: держитесь по следу моего лассо !

Незнакомец снял с седельной луки свернутую веревку и бросил свободный конец на землю, оставив другой конец прикрепленным к кольцу на седле. Затем, красивым движением приподняв шляпу, поклонился в сторону кареты и, дав шпоры лошади, снова поскакал по прерии.

Лассо, вытянувшись позади лошади, оставило на испепеленной поверхности прерии полосу, похожую на след проползшей змеи.

– Очень интересный малый, – сказал плантатор, глядя вслед всаднику, быстро скрывшемуся в облаке черной пыли. – Мне следовало бы спросить его имя.

– Я бы сказал – самодовольный молодой человек, – пробормотал Кольхаун, от которого не ускользнул взгляд, брошенный незнакомцем в сторону кареты. – Что касается его имени, то все равно он назвался бы вымышленным именем. Техас переполнен такими франтами. Это или преступники, сосланные сюда в наказание, или же авантюристы. Они ищут здесь приключений и скрывают свои настоящие имена.

– Послушай, Кассий, – возразил молодой Пойндекстер, – ты несправедлив. Он производит впечатление образованного и вполне порядочного человека, достойного честного имени – я бы сказал.

– Так он джентльмен, по-твоему? Ну уж прости пожалуйста! Я еще никогда не видел человека, наряженного в мексиканские тряпки, который не был бы негодяем. Бьюсь об заклад, что и этот таков же.

Во время этого разговора прекрасная креолка высунулась из кареты и глазами провожала удалявшегося всадника.

Кольхаун это заметил.

– В чем дело, Лу? – спросил он почти шепотом. – Ты, кажется, очень торопишься? Может быть, ты хочешь догнать этого нахала? Еще не поздно – я тебе дам свою лошадь.

Молодая девушка откинулась на подушки сиденья, неприятно пораженная этими словами и тоном, которым они были сказаны, но скрыла свою обиду и звонко засмеялась.

– Так, так… Глядя на тебя, я подумал, что тут что-то нечисто. Казалось, что ты очарована этим блестящим курьером. Он пленил тебя, вероятно, своим изысканным костюмом? Но помни, что это всего лишь ворона в павлиньих перьях, и мне, верно, еще придется содрать эту личину и, быть может, с куском его собственной кожи.

– Как тебе не стыдно, Кассий!

– Это тебе должно быть стыдно, Лу. Удостоить своим вниманием какого-то негодяя, ряженого шута! Я не сомневаюсь, что он просто служит курьером в форту.

– Курьер, ты думаешь? О, как бы я хотела получать любовные письма из рук такого курьера!

– Тогда поспеши и скажи ему об этом. Моя лошадь к твоим услугам.

– Ха-ха-ха! Как все же ты недогадлив! Если бы я даже и захотела шутки ради догнать этого почтальона прерии, то на твоей ленивой кляче мне все равно не удалось бы этого сделать. Он исчезнет из виду прежде, чем ты успеешь слезть с седла. О нет! Мне его не догнать, как бы я этого ни хотела.

– Смотри, чтобы отец не услышал тебя.

– Смотри, чтобы он тебя не услышал, – ответила ему девушка, заговорив теперь уже серьезным тоном. – Хотя ты и мой двоюродный брат и хотя отец считает тебя верхом совершенства, но я держусь другого мнения. Я не скрываю этого от тебя и никогда не скрывала.

Кольхаун только нахмурился в ответ на это горькое для него признание.

– Ты мой двоюродный брат, – продолжала креолка тоном, резко отличавшимся от того шутливого, которым она начала беседу, – только двоюродный брат, капитан Кассий Кольхаун, и больше ничего. И не пытайся, пожалуйста, быть моим советчиком. Только с одним человеком я считаю своим долгом советоваться и выслушивать его упреки. А поэтому прошу тебя, мастер7
Мастер (часто: «масса», как говорят негры) – сын хозяина, барчук; употребляется в значении «хозяин».

Каш, оставь меня в покое. Я никому не хочу давать отчет в своих мыслях и поступках до тех пор, пока не найду человека, который будет этого достоин. Но не тебе быть моим избранником!

Закончив отповедь, девушка снова откинулась на подушки кареты, смерив капитана взглядом, полным негодования и презрения. Потом задёрнула занавески кареты, давая этим понять, что больше она не желает разговаривать.

Крики погонщиков вывели капитана из оцепенения. Он был рад, что фургоны снова двинулись в путь по черной прерии, которая едва ли была чернее его мыслей.

Что для меня может быть удивительного в морских приключениях, когда, вот оно, море, из любого окна видно? Что может быть странного и волнующего в путешествиях на Север, ведь не в Сахаре живем, и минус тридцать с ледяным ветром - не из ряда катастроф? А вот это, это - настоящая экзотика.

Палящее солнце, кактусы, мчащиеся по прерии мустанги и крадущиеся в ночи пумы. Что еще может быть поразительней для меня, жителя северной страны?

В этой книге есть все. Любовь, да такая, чтобы сердце заходилось, та самая, которая любит «доллары и кровь». Здесь есть белокурые красавицы и жгучие брюнетки, тайные свидания и записки, перелетающие со стрелами в руки возлюбленных, ревность и коварство. Здесь есть любовные треугольники, четырехугольники и даже многоугольники.

Здесь есть дуэли горячих парней в сомбреро и пончо, где все решает быстрота и умение обращаться с Его Величеством Кольтом. Здесь оскорбление смывают кровью, обиды не прощают до гробовой доски, а мщение взрывается каскадом событий. И здесь есть хороший детективный сюжет с таинственным безголовым всадником, который появляется в сумерках и исчезает в полночных тенях, загадкой единственной пули, погонями и неправедным судом. И, конечно, счастливый конец: какая это «мексиканская любовь» без счастливого конца?

В этой книге много чего есть, но главное - атмосфера по -настоящему необычного для нашей северной души приключения. И, да, бессмертная фраза про команчей, вышедших на тропу войны - тоже есть.

Оценка: 9

Мне не довелось видеть, как горит степь, я видел как горит лес. Мне не довелось видеть табун диких мустангов, я выпасывал всего двух коней. Мне не довелось испытывать жгучаю мексиканскую ревность, у меня все в порядке. Мне не довелось увидеть всадника без головы, но может это и к лучшему. Но все это,я включив воображение, испытал читая этот роман Захватывающие приключения, детективная основа и главное-из-за любви, люди готовы идти на все и на преступления, и на отчаянные подвиги.

Оценка: 10

Непросто писать рецензию на роман, которому уже полтора века. А хочется.

Итак, «Всадник без головы» - объёмное (как по меркам того времени, так и по нынешним критериям) произведение, дошедшее до нас сквозь долгие года. Сразу обращу внимание, что «Всадник» - книга разноплановая. Если (условно) разбивать на составляющие, то получаем следующее:

1) приключения

2) любовный роман

3) детективная линия

4) налёт мистики

Все эти составляющие органично переплетаются между собой, создавая общую картину - Техас XIX века, самый рубеж столкновений мексиканцев и американцев, рабовладельцев и их «игрушек», свободомыслия и стереотипного мышления людей. Атмосфера получается очень объёмной, вкусной. Действительно ощущаешь вой кайотов, жар прерии и силу мустангов.

В романе очень много внимания уделяется вопросам дружбы, стадному инстинкту, справедливости. При этом Майн Рид не навязывает свою точку зрения, лично я на страницах «Всадника» не нашёл и намека на морализирование. Отсюда приятный вывод - книгу можно читать и в раннем возрасте (чего я не сделал в своё время, увы).

Про самих героев ничего рассказывать не буду (они вполне шаблонные, одномерные), но отмечу, что Рид очень своевременно переключает свое повествование с одного на другой.

Итог: прекрасный роман, который дошёл до нашего времени и переживет нас, наших детей и внуков. Главное - не забыть подсказать им про «Всадника без головы». А то Всадник и правда останется без неё (прощу прощения за своевольный каламбур).

Оценка: 8

«Всадник без головы»-классика приключенческой литературы, роман стоящий в одном ряду с «Островом Сокровищ», «Копями царя Соломона» и «Детьми капитана Гранта», это как раз то произведение из которого юные читатели должны брать всё хорошее от положительных героев. А у героя этого романа таких качеств много, главные из которых честность, храбрость, благородство, сила и ловкость. Думаю, что и многим взрослым этот роман придётся по душе.

Оценка: 10

В советское время этот роман издавался миллионными тиражами (а достать все равно было трудно! Один из, кхм, парадоксов тогдашней эпохи: слышать - слышали, а толком никто не читал!) Ну а когда наступили лихие 90-е (и еще более лихие 2000-е), майн-ридовскому Всаднику вовсе не повезло - его собрат из Сонной Лощины в народе более любим, известен, да и вообще... Правда, в романе были отличные моменты: напр., вот это в первых главах затяжное и выматывающее странствие по иссохшей прерии. Молодая капризная барышня, уютно загрезившая в карете во время зноя: «Мне приснились Плутон и Прозерпина в аду!» И тут же -- унылая рожа настоящего Плутона (негра), встречающая ее по пробуждении. Кто сказал, что у капитана Томаса не было чувства юмора? ;))

А сцены с Фелимом? (типичный ирландец, неспособный привыкнуть к жуткой жизни в Мексике, где на каждом шагу ползают то змеюки, то сороконожки. И вообще мечтающий вернуться в Баллибаллах -- очевидно, потому, что там было вдосталь популярного ирландского напитка;)) Ну вы поняли;)) Тогда как местный виски, «мохонагильского разлива», может удовлетворить разве что старого траппера Зеба (а вообще-то он Завулон:D Бгг!) Короче, вот такие -- неожиданно колоритные -- сценки оч. украшают книгу. Елена Хаецкая считала ее слишком романтичной, но это *кхе-кхе* не 100% так. Есть здесь и бытовуха галимая, и элементы ужастика (собс-но, сам Всадник, про которого, кстати, никто не сказал, что он ОБЯЗАТЕЛЬНО должен иметь естественное происхождение! Вполне мог бы быть какой-н. индейский демон из ада, или «неупокоенный» (привет Фессу & Ко =)) или еще что-н. в том же духе...

Ну и, понятно, запоминается финальный твист с амулетом. Запоминаются всякие любопытные мелочи (что такое «гациенда»? как отпугнуть койотов, если вдруг попадешь к ним в лапы?..) Запоминается старая негритянка -- «Мне бы ваши волосы, мисс Лу!» -- «Только волосы?» -- «Нет... Мне бы еще и вашу хорошую фигурку...» =))) Кстати, тоже вполне себе жизненная деталь -- такие сентиментальные бабки до сих пор еще не перевелись. И даже то, что Луиза в конце концов прощает соперницу коварную (Исидору) -- вполне логично. А еще эффектно, сочно... словом, попросту талантливо нафантазячено. Можно даже сказать -- нафЭнтЕзячено;))) и это будет в какой-то степени правдой;)))

Хотя... Теперешний читатель, наверно, предпочтет «Лорну Дун» (по кр. мере, в формате бибисишного сериала. Ну и правильно сделает - там все то же самое показано живей, доходчивей, реалистичней. «Всему свое время, каждому свое» 8-)

Оценка: 10

Но увы, в детстве сей роман прошел мимо, и вот сейчас, прочитав его в своём, довольно не детском, возрасте имеем то, что имеем.

А имеем мы довольно посредственную смесь эдакого женского романа с приключенческими элементами. Первая часть романа - сплошные ахи да охи, типичный бразильский мыльный сериал. Ну и как же без любовного треугольника? Конечно же он присутствует.

Вторая часть - немного поинтереснее, больше действия, хоть какая-то интрига, да и по-сути, наконец-то появляется наш «всадник без головы».

Да. Раздражали диалоги, картонные персонажи, да и вообще вся любовная линия. Но интрига сохранилась до последнего (я, например, не сразу угадал кто есть всадник, и до последнего думал что это другой человек), хотя сразу же становится ясно, что никакой магии тут нет, и всё просто. А жаль.

В целом хорошо, да. Но опять же, учитывая то, что если б я прочитал роман в те же 13-15 лет, оценка, пожалуй, была б выше

Оценка: 8

Майн Рид для меня - противоречивый писатель: что-то показалось наивным, как например, «Оцеола, вождь семинолов», а что-то - в принципе неинтересным (романы на морскую тему). «Всадник без головы», пожалуй, единственное его произведение, которое меня увлекло так же, как «Зверобой» Купера или «Дочь Монтесумы» Хаггарда. И дело даже не в том, что развязка ясна была практически с самого начала, а в том, как автор повествует нам происходящее: красочно, подробно, с душой. Это как раз то, чего не хватает многим современным авторам в любом жанре. Ведь нет в романе чего-то из ряда вон выходящего в плане приключений: обычная жизнь обычного семейства; неизбежные, и потому обычные любовные многоугольники... И даже преступление на поверку оказывается вполне себе обычным. Но показано это настолько «вкусно», что хочется аплодировать. И, да - обязательно посмотреть одноименный фильм.

Оценка: 10

Книга, которую многие читают в детстве, и потом рекомендуют своим детям, независимо от возраста и поколения!

«Всадник без головы», «Приключения Тома Сойера» - это то, что нужно включать в школьную программу младших и средних классов, вместо убогого Гарри Поттера (надеюсь, у нас до него не дойдет)

p.s. минусы ставят только идиоты. пишите свое мнение, если что-то не нравится.

Оценка: 7

Так получилось, что я прочитала эту книгу только в 24 года.

Хороший приключенческий роман, где есть и любовь, и интрига, и тайна. Тайна, надо сказать, необычная и весьма захватывающая: в техасских прериях появляется не кто-нибудь, а самый настоящий всадник без головы! Да еще и при загадочных обстоятельствах.

Но, тем не менее, развитие сюжета идет весьма медленно. Настоящие приключения, от которых не оторваться, начинаются только ближе ко второй трети книги. При этом последняя треть - такая же неспешная развязка, которая показалась мне немного затянутой. Обо многом догадалась раньше, чем рассказал об этом автор (впрочем, догадалась далеко не обо всем).

В книге много забавных мест. Но персонажи достаточно шаблонные: красавица, ее благородный возлюбленный, неблагородный негодяй и проч. Четко делятся на «хороших» и «плохих». Но: при своей шаблонности персонажи живые и запоминающиеся. Поэтому не могу ставить это в минус, тем более учитывая что книга писалась давно.

Больше всех понравился старый охотник.

Думаю, лет 10-12 назад оценила бы книгу намного выше. Но сейчас уже хочется чего-то более сложного и необычного. Кстати, концовка все же немного разочаровала

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

(Рукопись XVIII столетия)

НЕМНОЖКО ИСТОРИИ

Все знают великого полководца Ганса Пихгольца. Я узнал о нем лишь на одиннадцатом году. Его подвиги вскружили мне голову. Ганс Пихгольц воевал тридцать лет со всеми государствами от Апеннин до страшного, каторжного Урала и всех победил. И за это ему поставили на площади Трубадуров памятник из настоящего каррарского мрамора с небольшими прожилками. Великий, не превзойденный никем Ганс сидит верхом на коне, держа в одной руке меч, в другой - копье, а за спиной у него висит мушкетон. Мальборук - мальчишка перед Гансом Пихгольцем.
Таково было общее мнение. Таково было и мое мнение, когда я, двенадцати лет от роду, выстругал деревянный меч и отправился на городской выгон покорять дерзкий чертополох. Ослы страшно ревели, так как это их любимое кушанье. Я выкосил чертополох от каменоломни до старого крепостного вала и очень устал.
На тринадцатом году меня, Валентина Муттеркинда, отдали в цех поваров. Я делал сосиски и шнабель-клепс и колбасу с горошком, и все это было очень вкусно, но скучно. Я делал также соус из лимонов с капорцами и соус из растертых налимьих печенок. Наконец, я изобрел свой собственный соус "Муттеркинд", и все очень гордились в цехе, называя меня будущим Гуттенбергом, а фатер дал гульден и старую трубку.
А Ганс Пихгольц, стоя на площади, посмеивался и величался.
Я ненавидел его, завидовал ему, и он не давал мне спать. Я хотел сам быть таким же великим полководцем, но к этому не было никакого уважительного повода. Фатерланд дремал под колпаком домашнего очага, пуская вместо военных кличей клубы табачного дыма. Все надежды свои я возлагал на римского папу, но папа в то время был вялый и неспособный и под подушкой держал Лютера. Тайно я написал ему донос о ереси на юге Ломбардии, угрожая пасторами, с целью вызвать религиозную драку, но тихий папа к тому времени помер, а новый оказался самым скверным католиком и, смею думать, был очень испуган, прочтя письмо, так как ничего не ответил.
Содрогаясь о славе, я в один прекрасный день швырнул в угол нож, которым резал гусей, и отправился к начальнику стражи. Проходя мимо полицейской патрульной Ганса Пихгольца, я, подняв высоко голову, сказал:
- Тридцать лет, говоришь, воевал? Я буду воевать сто тридцать лет и три года.

ЛЮБОВЬ

Меня приняли, дали мне лошадь, латы, каску, набедренники, палаш и ботфорты. Мы дежурили от шести до двенадцати, объезжая город и наказывая мошенников. Когда я ехал, звенело все: набедренники, латы, палаш и каска, а шпоры жужжали, как майский жук. У меня огрубел голос, выросли усы, и я очень гордился своей службой, думая, что теперь не отличить меня от Пихгольца: он на коне - и я на коне; он в ботфортах - и я в ботфортах. Проезжая мимо Пихгольца, я лениво крутил усы.
Природа позвала меня к своему делу, и я влюбился. Поэтическая дочь трактирщика жила за городскими воротами, ее звали Амалия, ей было семнадцать лет. Воздушная фигурка ее была вполне женственна, а я рядом с ней казался могучим дубом. У нее были очень строгие, нравственные родители, поэтому мы воровали свои невинные поцелуи в ближайших рощах. Разврат к тому времени достиг в городе неслыханных пределов, но Амалия ни разу еще не села на колени ни к кому из гостей своего трактира, хотя ее усердно щипали: бургомистр, герр Франц-фон-Кухен, герр Карл-фон-Шванциг, Эзельсон и наши солдаты. Это была малютка, весьма чистоплотная и невинная.
В воскресенье я назначил свидание дорогой Амалии около Цукервальда, большой рощи. Было десять часов, все спали, и ни один огонь не светился на улицах города Тусенбурга.
Отличаясь всегда красивой посадкой, я представлял чудную картину при свете полной луны, сияющей над городской ратушей. Черные в белом свете тени толпились на мостовой, когда я подъехал к воротам и приказал отпереть их именем городской стражи. Но лунный свет, как и пиво, действовали на меня отменно хорошо и полезно, и я был пьян во всех смыслах; от пива, луны и любви, так как выпил на пивопое изрядно. Подбоченясь, проехал я в Роттердамские ворота и пустился по пустынной дороге.
Приближаясь к назначенному месту свидания, я ощутил сильное сердцебиение; лев любви сидел в моем сердце и царапал его когтями от нетерпения. У разветвления дороги я задержал лошадь и крикнул: "Амалия!" Роща безмолвствовала. Я повернул коня по ветру и снова крикнул: "Амалия, ягодка!" Эхо подхватило мои слова и грустно умолкло. Я подождал ровно столько, сколько нужно, для того чтобы шалунья, если она здесь, кончила свои шутки, и нежно воззвал: "Амалия!"
В ответ мне захохотал филин глухим, как в трубку пущенным, хохотом и полетел, шарахаясь среди ветвей, к темным трущобам. До сих пор уверен я, что это был дьявол, враг бога и человека.
Я натянул удила, конь заржал, поднялся на дыбы и, фыркая от тяжелой моей руки, осел на задние ноги. - "Нет, ты не обманула, Амалия, чистая голубка, - прошептал я в порыве грустного умиления, - но родители подкараулили тебя у дверей и молча схватили за руки. Ты вернулась, обливаясь слезами, - продолжал я, - но мы завтра увидимся".
Успокоив, таким образом, взволнованную свою кровь и отстранив требования природы, я, Валентин Муттеркинд, собирался уже вернуться в казарму, как вдруг слабый, еле заметный свет в глубине рощи приковал мое внимание к необъяснимости своего появления.

БЕСЕДА

Знаменитый полководец Пихгольц сказал однажды, в пылу битвы: "Терпение, терпение и терпение". Ненавидя его, но соглашаясь с гениальным умом, я слез, обмотал копыта лошади мягкой травой и двинулся, ведя ее в поводу, на озаренный уголок мрака. Насколько от меня зависело, - сучья и кустарники не трещали. Так я продвинулся вперед сажен на пятьдесят, пока не был остановлен поистине курьезнейшим зрелищем. Аккуратный в силу рождения, я расскажу по порядку.
Прямо на земле, в шагах десяти от меня, горели, зажженные на все свечи, два серебряных канделябра, очень хорошей, тонкой и художественной работы. Перед ними, куря огромную трубку, сидел старик в шляпе с пером, желтом камзоле и сапогах из красной кожи. Сзади его и по сторонам лежало множество различных вещей; тут были рапиры с золотыми насечками, мандолины, арфы, кубки, серебряные кувшины, ковры, скатанные в трубку, атласные и бархатные подушки, большие, неизвестно набитые чем узлы и множество дорогих костюмов, сваленных в кучу. Старик имел вид почтенный и грустный; он тяжело вздыхал, осматривался по сторонам и кашлял. - "Черт побери запоздавшую телегу, - хрипло пробормотал он, - этот балбес испортит мне больше крови, чем ее есть в этих старых жилах", - и он хлопнул себя по шее.
Пылая жаром нестерпимого любопытства, я вскочил на захрапевшую лошадь и, подскакав к старику, вскричал: "Почтенный отец, что заставляет ваши седины ночевать под открытым небом?" Человек этот, однако, на мой добродушный вопрос принял меня, вероятно, за вора или разбойника, так как неожиданно схватил пистолет, позеленел и согнулся. "Не бойтесь, - горько рассмеявшись, сказал я, - я призван богом и начальством защищать мирных людей". Он, прищурившись, долго смотрел на меня и опустил пистолет. Мое открытое, честное и мужественное лицо рассеяло его опасения.
- Да это Муттеркинд, сын Муттеркинда? - вскричал он, поднимая один канделябр для лучшего рассмотрения.
- Откуда вы меня знаете? - спросил я, удивленный, но и польщенный.
- Все знают, - загадочно произнес старик. - Не спрашивай, молодой человек, о том, что тебе самому хорошо известно. Величие души трудно спрятать, все знают о твоих великих мечтах и грандиозных замыслах.
Я покраснел и, хотя продолжал удивляться проницательности этого человека, однако втайне был с ним согласен.
- Вот, - сказал он, показывая на разбросанные кругом вещи, и зарыдал. Не зная, чем помочь его горю, я смирно сидел в седле. Скоро перестав плакать, и даже быстрее, чем это возможно при судорожных рыданиях, старик продолжал: - Вот что произошло со мной, Адольфом-фон-Готлибмухеном. Я жил в загородном доме Карлуши Клейнферминфеля, что в полуверсте отсюда. Клейнферминфель и я поспорили о Гансе Пихгольце. "Великий полководец Пихгольц", - сказал Карлуша и ударил кулаком по столу. - "Дряннейшенький полководишка", - скромно возразил я, но не ударил кулаком по столу, а тихо смеялся, и смех мой дошел до сердца Клейнферминфеля. - "Как, - вне себя вскричал он, - вы смеете?! Пихгольц очень великий полководец", - и он снова ударил кулаком по столу так, что я рассердился. - "Наидрянне-дрянне-дрянне-дрянне-дряннейшенький полководчичишка", - закричал я и ударил кулаком по Клейнферминфелю. Мы покатились на пол. Тогда я встал, выплюнул два зуба и пошел в город, где остался до ночи, чтобы насолить Клейнферминфелю. Ты давно из города, юноша?
- Едва ли будет полтора часа, - поспешно ответил я, желая выслушать конец дела, поведение в коем Готлибмухена было весьма справедливо.
- Я час тому назад, - сказал Готлибмухен, смотря на меня во все глаза, - сорвал голову Пихгольцу.
- Так, так-так-так-так-так-так-так!
- Да. На площади никого не было. Я взлез на каменного коня, сел верхом сзади Ганса Пихгольца и отбил ему голову тремя ударами молотка и бросил эту жалкую добычу в мусорный ящик.
Не удержавшись, я радостно захохотал, представляя себе зазнавшегося Ганса без головы...
- Голубчик, - сказал я. - Голубчик!..
- А?
- Он ведь, Ганс...
- Угу.
- Не совсем...
- А?
- Не совсем... великий... и...
- Он просто ничтожество, - сказал Готлибмухен. - Так ведь и есть. Стой, - думал я, - запоешь ты, Клейнферминфель, когда узнаешь, что Гансу отбили голову. Я вернулся и увидел, что вещи мои выброшены во двор; этот негодяй, почитатель Ганса Пихгольца...
- Как! - вскричал я, хватаясь за эфес. - Он смел...
- Ты видишь. Я взял телегу и, навалив, как попало, все свое имущество, приехал сюда, под кров неба, делить горькую участь бродяг. Но ты не беспокойся, храбрый и добрый юноша, - прибавил он, заметив, что я очень взволнован, - я переночую на этих подушках, завернувшись в ковры, а перед сном почитаю библию. Добрый крестьянин приедет за мной утром и отвезет меня в город.
- Нет, - возразил я, - я отправлюсь за телегой и перевезу вас сейчас.
- Хорошо, - сказал он, подумав, - но с условием, что ты возьмешь от меня пять золотых монет.
Он вынул их так охотно, что я не стал спорить, хотя и очень удивился его щедрости. Отныне Пихгольц бессилен был давить меня своей славой - у него не было головы. Я рвался в город, чтобы взглянуть, гордо поднять свою голову.
- Жду тебя, сын мой, - кротко сказал старик и прибавил: - седины старости и кудри юности - надежда отечества.
Стиснув в порыве гордости зубы, я взвился соколом и понесся галопом в город.

ВЕНЕЦ НЕСЧАСТЬЯ

Я объехал четыре раза статую Ганса Пихгольца. Голова у него тут как тут. Возможно, что это лишь призрак несуществующей головы. Я слез с коня, влез на Пихгольца, облизал и обнюхал голову. Твердая, каменная голова. Ничего нельзя возразить. Я вспотел. Мне показалось, что Ганс повернул голову и захохотал каменным смехом. Если я поеду уличать во лжи Готлибмухена, он скажет, что я дурак, а я, вот именно, не дурак. Я решил оставить его в лесу с его канделябрами и коврами. Испуганный, усталый и злой, не удовлетворив к тому же требований природы, я вернулся в казармы и лег спать. Всю ночь скакал надо мной Ганс Пихгольц, держа в руках оскалившую зубы голову.
Утром позвал нас начальник стражи и громко топал ногами и велел скорее собираться в загородный дом Клейнферминфеля и сказал, что его ограбили. Он прибавил еще, что в Клейнферминфеле глубоко сидят четыре пули и что, если их вытащить, ничего от этого не изменится.
Я был женой Лота (Готлибмухен! Молчу!). Вечером, когда я пошел удовлетворять требования природы и сговориться насчет свидания, я увидел небесную голубку Амалию на коленях у герр фон-Кухена, и она обнимала его и герр фон-Шванцига, а Шванциг щипал ее.
- Ах-х!

ПРИМЕЧАНИЯ

Всадник без головы. (Рукопись XVIII столетия). Впервые - "Синий журнал", 1913, Э 26.
Каррарский мрамор - сорт белого мрамора, названного по местности в Италии, где его добывают.
Шнабель-клепс - блюдо из рубленого мяса, биточки.
Капорцы (каперсы) - колючий полукустарник на Кавказе и в Средней Азии, маринованные почки которого употребляются как пряная приправа.
Гутенберг, Иоганн (род. между 1394-1399, ум. в 1468) - изобретатель европейского книгопечатания.
Лютер, Мартин (1483-1546) - глава Реформации в Германии XVI века, основатель немецкого протестантизма (лютеранства).
Я был женой Лота - то есть застыл, оцепенел: по библейской легенде жена Лота нарушила запрет бога и обернулась, покидая Содом, за что была превращена в соляной столб.

Пролог

Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны1
Сав?нна – американская степь, покрытая высокой сочной травой.

Вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.

Но он не покидает своего ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы – дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову – над высокой травой показываются его рога – и слушает: не повторится ли звук?

Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.

Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии; но скоро он останавливается и оглядывается назад, недоумевая: кто потревожил его сон?

В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага – человека. Человек приближается верхом на лошади.

Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать; но что-то в облике всадника – что-то неестественное – приковывает его к месту.

Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть – в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.

Что же заставило оленя так долго вглядываться в странную фигуру?

Лошадь? Но это обыкновенный конь, оседланный, взнузданный, – в нем нет ничего, что могло бы вызвать удивление или тревогу. Может быть, оленя испугал всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать – в его облике есть что-то уродливое, жуткое.

Силы небесные! У всадника нет головы!

Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. Он не останавливается до тех пор, пока не переплывает Леону и бурный поток не отделяет его от страшного всадника.

Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.

Он тоже направляется к реке, но, кажется, никуда не спешит, а движется медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.

Словно поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву. Ни голосом, ни движением не подгоняет он ее, когда, испуганная лаем койотов, она вдруг вскидывает голову и, храпя, останавливается.

Кажется, что он во власти каких-то глубоких чувств и мелкие происшествия не могут вывести его из задумчивости.

Ни единым звуком не выдает он своей тайны. Испуганный олень, лошадь, волк и полуночная луна – единственные свидетели его молчаливых раздумий.

На плечи всадника наброшено серапе2
Серап? – широкий мексиканский плащ.

Которое при порыве ветра приподнимается и открывает часть его фигуры; на ногах у него гетры из шкуры ягуара. Защищенный от ночной сырости и от тропических ливней, он едет вперед, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как ночной ветерок, играющий складками его одежды.

Наконец что-то, по-видимому, вывело всадника из задумчивости, – его конь ускорил шаг. Вот конь встряхнул головой и радостно заржал – с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями он бежит вперед рысью и скоро уже скачет галопом: близость реки – вот что заставило коня мчаться быстрее.

Он не останавливается до тех пор, пока не погружается в прозрачный поток так, что вода доходит всаднику до колен. Конь с жадностью пьет; утолив жажду, он переправляется через реку и быстрой рысью взбирается по крутому берегу.

Наверху всадник без головы останавливается, как бы ожидая, пока конь отряхнется от воды. Раздается лязг сбруи и стремян – словно гром загрохотал в белом облаке пара.

Из этого ореола появляется всадник без головы; он снова продолжает свой путь.

Видимо, подгоняемая шпорами и направляемая рукой седока, лошадь больше не сбивается с пути, а бежит уверенно вперед, словно по знакомой тропе.

Впереди, до самого горизонта, простираются безграничные просторы саванны. На небесной лазури вырисовывается силуэт загадочной фигуры, похожей на поврежденную статую кентавра; он постепенно удаляется, пока совсем не исчезает в таинственных сумерках лунного света.

Глава I
Выжженная прерия

Полуденное солнце ярко светит с безоблачного лазоревого неба над бескрайней равниной Техаса около ста миль южнее старого испанского города Сан-Антонио-де-Бехар. В золотых лучах вырисовываются предметы, необычные для дикой прерии, – они говорят о присутствии людей там, где не видно признаков человеческого жилья.

Даже на большом расстоянии можно разглядеть, что это фургоны; над каждым – полукруглый верх из белоснежного полотна.

Их десять – слишком мало для торгового каравана или правительственного обоза. Скорее всего, они принадлежат какому-нибудь переселенцу, который высадился на берегу залива и теперь направляется в один из новых поселков на реке Леоне.

Вытянувшись длинной вереницей, фургоны ползут по саванне так медленно, что их движение почти незаметно, и лишь по их взаимному положению в длинной цепи обоза можно об этом догадаться. Темные силуэты между фургонами свидетельствуют о том, что они запряжены, а убегающая в испуге антилопа и взлетающий с криком кроншнеп выдают, что обоз движется. И зверь и птица недоумевают: что за странные чудовища вторглись в их дикие владения?

Во всей прерии не видно никакого движения: ни летящей птицы, ни бегущего зверя. В этот знойный полуденный час все живое в прерии замирает или прячется в тень. И только человек, подстрекаемый честолюбием или алчностью, нарушает законы тропической природы и бросает вызов палящему солнцу.

Так и хозяин обоза, несмотря на изнуряющую полуденную жару, продолжает свой путь.

Каждый фургон запряжен восемью сильными мулами. Они везут большое количество съестных припасов, дорогую, можно даже сказать – роскошную, мебель, черных рабынь и их детей; чернокожие невольники идут пешком рядом с обозом, а некоторые устало плетутся позади, еле переступая израненными босыми ногами. Впереди едет легкая карета, запряженная выхоленными кентуккскими мулами; на ее козлах черный кучер в ливрее изнывает от жары. Все говорит о том, что это не бедный поселенец из северных штатов ищет себе новую родину, а богатый южанин, который уже приобрел усадьбу и едет туда со своей семьей, имуществом и рабами.

И в самом деле, обоз принадлежит плантатору, который высадился с семьей в Индианоле, на берегу залива Матагорда, и теперь пересекает прерию, направляясь к своим новым владениям.

Среди сопровождающих обоз всадников, как всегда, впереди едет сам плантатор, Вудли Пойндекстер – высокий, худощавый человек лет пятидесяти, с бледным, болезненно желтоватым лицом и с горделиво-суровой осанкой. Одет он просто, но богато. На нем свободного покроя кафтан из альпака, жилет из черного атласа и нанковые панталоны. В вырезе жилета видна сорочка из тончайшего полотна, перехваченная у ворота черной лентой. На ногах, вдетых в стремена, – башмаки из мягкой дубленой кожи. От широких полей соломенной шляпы на лицо плантатора падает тень.

Рядом с ним едут два всадника, один справа, другой слева: это юноша лет двадцати и молодой человек лет на шесть-семь старше.

Первый – сын Пойндекстера. Открытое, жизнерадостное лицо юноши совсем не похоже на суровое лицо отца и на мрачную физиономию третьего всадника – его кузена.

На юноше французская блуза из хлопчатобумажной ткани небесно-голубого цвета, панталоны из того же материала; этот костюм – самый подходящий для южного климата – очень к лицу юноше, так же как и белая панама.

Его двоюродный брат – отставной офицер-волонтер – одет в военную форму из темно-синего сукна, на голове у него суконная фуражка.

Еще один всадник скачет неподалеку; у него тоже белая кожа – правда, не совсем белая. Грубые черты его лица, дешевая одежда, плеть, которую он держит в правой руке, так искусно ею щелкая, – все говорит о том, что это надсмотрщик над чернокожими, их мучитель.

В «карриоле» – легкой карете, представляющей нечто среднее между кабриолетом и ландо, – сидят две девушки. У одной из них кожа ослепительно-белая, у другой – совсем черная. Это единственная дочь Вудли Пойндекстера и ее чернокожая служанка.

Путешественники едут с берегов Миссисипи, из штата Луизиана.

Сам плантатор – не уроженец этого плата; другими словами – не креол3
Кре?лы – потомки французов или испанцев, ранних переселенцев в Америку. Они сохраняют свой национальный язык и обычаи.

По лицу же его сына и особенно по тонким чертам его дочери, которая время от времени выглядывает из-за занавесок кареты, легко догадаться, что они потомки французской эмигрантки, одной из тех, которые более столетия назад пересекли Атлантический океан.

Вудли Пойндекстер, владелец крупных сахарных плантаций, был одним из наиболее надменных, расточительных и хлебосольных аристократов Юга. В конце концов он разорился, и ему пришлось покинуть свой дом на Миссисипи и переехать с семьей и горсточкой оставшихся негров в дикие прерии Техаса.

Солнце почти достигло зенита. Путники идут медленно, наступая на собственные тени. Расслабленные нестерпимой жарой, белые всадники молча сидят в своих седлах. Даже негры, менее чувствительные к зною, прекратили свою болтовню и, сбившись в кучки, безмолвно плетутся позади фургонов.

Тишина, томительная, как на похоронах, время от времени прерывается лишь резким, словно выстрел пистолета, щелканьем кнута или же громким бархатистым «уоа», срывающимся с толстых губ то одного, то другого чернокожего возницы.

Медленно движется караван, как будто он идет ощупью. Собственно, настоящей дороги нет. Она обозначена только следами колес проехавших ранее повозок, следами, заметными лишь по раздавленным стеблям сочной травы.

Несмотря на свой черепаший шаг, лошади, запряженные в фургоны, делают все, что в их силах. Плантатор предполагает, что до новой усадьбы осталось не больше двадцати миль. Он надеется добраться туда до наступления ночи. Поэтому он и решил продолжать путь, невзирая на полуденную жару.

Вдруг надсмотрщик делает знак возницам, чтобы они остановили обоз. Отъехав на сотню ярдов вперед, он внезапно натянул поводья, как будто перед каким-то препятствием.

Он мчится к обозу. В его жестах – тревога. Что случилось?

Не индейцы ли? Говорили, что они появляются в этих местах.

– Что случилось, мистер Сансом? – спросил плантатор, когда всадник приблизился.

– Трава выжжена. В прерии был пожар.

– Был пожар? Но ведь сейчас прерия не горит, – быстро спрашивает хозяин обоза, бросая беспокойный взгляд в сторону кареты. – Где? Я не вижу дыма.

– Нет, сэр, – бормочет надсмотрщик, поняв, что он поднял напрасную тревогу, – я не говорил, что она сейчас горит, я только сказал, что прерия горела и вся земля стала черной, что твоя пиковая десятка.

– Ну, это не беда! Мне кажется, мы так же спокойно можем путешествовать по черной прерии, как и по зеленой.

– Глупо, Джон Сансом, поднимать шум из-за пустяков!.. Эй вы, черномазые, пошевеливайтесь! Берись за кнуты! Погоняй! Погоняй!

– Но скажите, капитан Колхаун, – возразил надсмотрщик человеку, который так резко отчитал его, – как же мы найдем дорогу?

– Зачем искать дорогу? Какой вздор! Разве мы с нее сбились?

– Боюсь, что да. Следов колес не видно: они сгорели вместе с травой.

– Пустяки! Как будто нельзя пересечь выжженный участок и без следов. Мы найдем их на той стороне.

– Да, если только там осталась другая сторона, – простодушно ответил надсмотрщик, который, хотя и был уроженцем восточных штатов, не раз бывал и на западной окраине прерии и знал, что такое пограничная жизнь. – Что-то ее не видно, хоть я и с седла гляжу!..

– Погоняй, черномазые! Погоняй! – закричал Колхаун, прервав разговор.

Пришпорив лошадь, он поскакал вперед, давая этим понять, что распоряжение должно быть выполнено.

Обоз опять тронулся, но, подойдя к границе выжженной прерии, внезапно остановился.

Всадники съезжаются вместе, чтобы обсудить, что делать. Положение трудное – в этом все убедились, взглянув на равнину, которая расстилалась перед ними.

Кругом не видно ничего, кроме черных просторов. Нигде никакой зелени – ни стебелька, ни травинки. Пожар свирепствовал недавно – во время летнего солнцестояния. Созревшие травы и яркие цветы прерии – все превратилось в пепел под разрушающим дыханием огня.

Впереди, направо, налево, насколько хватает зрения, простирается картина опустошения. Небо теперь не лазоревое – оно стало темно-синим, а солнце, хотя и не заслонено облаками, как будто не хочет здесь светить и словно хмурится, глядя на мрачную землю.

Надсмотрщик сказал правду: не осталось и следов дороги.

Пожар, испепеливший созревшие травы прерии, уничтожил и следы колес, указывавших раньше дорогу.

– Что же нам делать? – Этот вопрос задает сам плантатор, и в голосе его звучит растерянность.

– Что делать, дядя Вудли?.. Конечно, продолжать путь. Река должна быть по ту сторону пожарища. Если нам не удастся найти переправу на расстоянии полумили, мы поднимемся вверх по течению или спустимся вниз… Там видно будет.

– Но, Кассий, ведь этак мы заблудимся!

– Вряд ли… Мне кажется, что выгоревшее пространство не так велико. Не беда, если мы немного собьемся с дороги: все равно, рано или поздно, мы выйдем к реке в том или ином месте.

– Хорошо, мой друг. Тебе лучше знать, я положусь на тебя.

– Не бойтесь, дядя. Мне случалось бывать и не в таких переделках… Вперед, негры! За мной!

И отставной офицер бросил самодовольный взгляд в сторону кареты, из-за занавесок которой выглянуло прекрасное, слегка встревоженное лицо девушки. Колхаун пришпорил лошадь и самоуверенно поскакал вперед.

Вслед за щелканьем кнутов слышится топот копыт восьмидесяти мулов, смешанный со скрипом колес. Фургоны снова двинулись в путь.

Мулы идут быстрее. Черная поверхность, непривычная для глаз животных, словно подгоняет их; едва успев коснуться пепла копытами, они тотчас же снова поднимают ноги. Молодые мулы храпят в испуге. Мало-помалу они успокаиваются и, глядя на старших, идут вслед за ними ровным шагом.

Так караван проходит около мили. Затем он снова останавливается. Это распоряжение отдал человек, который сам вызвался быть проводником. Он натягивает поводья, но в позе его уже нет прежней самоуверенности. Должно быть, он озадачен, не зная, куда ехать.

Ландшафт, если только его можно так назвать, изменился, но не к лучшему. Все по-прежнему черно до самого горизонта. Только поверхность уже не ровная: она стала волнистой. Цепи холмов перемежаются долинами. Нельзя сказать, что здесь совсем нет деревьев, хотя то, что от них осталось, едва ли можно так назвать. Здесь были деревья до пожара – алгаробо4
Алгар?бо – рожковое дерево.

Мескито5
Мески?то – колючий кустарник.

И еще некоторые виды акации росли здесь в одиночку и рощами. Их перистая листва исчезла без следа, остались только обуглившиеся стволы и почерневшие ветки.

– Ты сбился с дороги, мой друг? – спрашивает плантатор, поспешно подъезжая к племяннику.

– Нет, дядя, пока нет. Я остановился, чтобы оглядеться Нам нужно ехать вот по этой долине. Пусть караван продолжает путь. Мы едем правильно, я за это ручаюсь.

Караван снова трогается. Спускается вниз по склону, направляется вдоль долины, снова взбирается по откосу и на гребне возвышенности опять останавливается.

– Ты все же сбился с дороги, Каш? – повторяет свой вопрос плантатор, подъезжая к племяннику.

– Черт побери! Боюсь, что ты прав, дядя. Но скажи, какой дьявол мог бы вообще отыскать дорогу на этом пожарище!.. Нет-нет! – вдруг восклицает Колхаун, увидев, что карета подъехала совсем близко. – Мне теперь все ясно. Мы едем правильно. Река должна быть вон в том направлении. Вперед!

И капитан пришпорил лошадь, по-видимому сам не зная, куда ехать. Фургоны следуют за ним, но от возниц не ускользнуло замешательство Колхауна. Они замечают, что обоз движется не прямо вперед, а кружит по долинам между рощицами.

Но вот ободряющий возглас вожатого сразу поднимает настроение путников. Дружно щелкают кнуты, слышатся радостные восклицания.

Путешественники вновь на дороге, где до них проехало, должно быть, с десяток повозок. И это было совсем недавно: отпечатки колес и копыт совершенно свежие, как будто они сделаны час назад. Видимо, по выжженной прерии проехал такой же караван.

Как и они, он, должно быть, держал свой путь к берегам Леоны; очень вероятно, что это правительственный обоз, который направляется в форт Индж. В таком случае остается только двигаться по его следам. Форт находится в том же направлении, лишь немного дальше новой усадьбы.

Ничего лучшего нельзя было и ожидать. От замешательства Колхауна не остается и следа, он снова воспрянул духом и с чувством нескрываемого самодовольства отдает распоряжение трогаться.

На протяжении мили, а может быть, и больше караван идет по найденным следам. Они ведут не прямо вперед, но кружат среди обгоревших рощ. Самодовольная уверенность Кассия Колхауна переходит в мрачное уныние. На лице его отражается глубокое отчаяние, когда он наконец догадывается, что следы сорока четырех колес, по которым они едут, были оставлены каретой и десятью фургонами – теми самыми, что следуют сейчас за ним и с которыми он проделал весь путь от залива Матагорда.

Глава II
След лассо

Не оставалось никаких сомнений, что фургоны Вудли Пойндекстера шли по следам своих же колес.

– Наши следы! – пробормотал Колхаун; сделав это открытие, он натянул поводья и разразился проклятиями.

– Наши следы? Что ты этим хочешь сказать, Кассий? Неужели мы едем…

– …по нашим собственным следам. Да, именно это я и хочу сказать. Мы описали полный круг. Смотрите: вот заднее копыто моей лошади – отпечаток половины подковы, а вот следы негров. Теперь я узнаю и место. Это тот самый холм, откуда мы спускались после нашей последней остановки. Вот уж чертовски не повезло – напрасно проехали около двух миль!

Теперь на лице Колхауна заметна не только растерянность – на нем появились горькая досада и стыд. Это он виноват, что в караване нет настоящего проводника. Тот, которого наняли в Индианоле, сопровождал их до последней стоянки; там, поспорив с заносчивым капитаном, он попросил расчет и отправился назад.

Все это, а также чрезмерная самоуверенность, с которой он вызвался вести караван, заставляют теперь племянника плантатора испытывать мучительный стыд. Его настроение становится совсем мрачным, когда приближается карета и прекрасные глаза видят его замешательство.

Пойндекстер больше не задает вопросов. Для всех теперь ясно, что они сбились с пути. Даже босоногие пешеходы узнали отпечатки своих ног и поняли, что идут по этим местам уже во второй раз.

Караван опять остановился; всадники возбужденно совещаются. Положение серьезное: так думает и сам плантатор. Он потерял надежду до наступления темноты закончить путешествие, как предполагал раньше.

Но это еще не самая большая беда. Кто знает, что ждет их впереди? Выжженная прерия полна опасностей. Быть может, им предстоит провести здесь ночь и негде будет достать воды, чтобы напоить мулов. А может быть, и не одну ночь?

Но как же найти дорогу? Солнце начинает клониться к западу, хотя все еще стоит слишком высоко, чтобы уловить, в какую сторону оно движется; однако через некоторое время можно будет определить, где находятся страны света.

Но что толку? Даже если они узнают, где находятся восток, запад, север и юг, ничего не изменится – они потеряли направление!

Колхаун стал осторожнее. Он уже больше не претендует на роль проводника. После такой позорной неудачи у него не хватает на это смелости.

Минут десять они совещаются, но никто не может предложить разумный план действий. Никто не знает, как вырваться из этой черной прерии, которая заволакивает черной пеленой не только солнце и небо, но и лица тех, кто попал в ее пределы.

Высоко в небе показалась стая черных грифов. Они всё приближаются. Некоторые из них опускаются на землю, другие кружат над головами заблудившихся путников. В поведении хищников есть что-то зловещее.

Прошло еще десять гнетущих минут. И вдруг к людям вернулась бодрость: они увидели всадника, скачущего прямо к обозу.

Какая неожиданная радость! Кто бы мог подумать, что в таком месте можно встретить человека! Снова надежда засветилась в глазах путников – в приближающемся всаднике они видят своего спасителя.

– Ведь он едет к нам, не правда ли? – спросил плантатор, не веря своим глазам.

– Да, отец, он едет прямо к нам, – ответил Генри и стал кричать и размахивать шляпой высоко над головой, чтобы привлечь внимание всадника.

Но это было излишне – всадник и без того заметил остановившийся караван. Он скакал галопом и скоро приблизился настолько, что можно было окликнуть его.

Он натянул поводья, только когда миновал обоз, и подъехал к плантатору и его спутникам.

– Мексиканец, – прошептал Генри, взглянув на одежду незнакомца.

– Тем лучше, – так же тихо ответил ему отец. – Тогда он наверняка знает дорогу.

– Ничего мексиканского в нем нет, кроме костюма, – пробормотал Колхаун. – Я сейчас это узнаю… Buenos dias, cavallero! Esta vuestra mexicano? (Добрый день, кабальеро! Вы мексиканец?)

– О нет, – ответил тот, улыбнувшись. – Я совсем не мексиканец. Я могу объясниться с вами и по-испански, если хотите, но мне кажется, вы лучше поймете меня, если мы будем говорить по-английски – ведь это ваш родной язык? Не так ли?

Колхаун подумал, что допустил какую-то ошибку в своей фразе или же не справился с произношением, и поэтому воздержался от ответа.

ПРОЛОГ

Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны1, вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.
Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы -- дикие степные лошади тоже пасутся здесь по

Ночам. Он только слегка поднимает голову--над высокой травой показываются его рога--и слушает: не повторится ли звук?
Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.
Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии; но скоро он

Останавливается и оглядывается назад, недоумевая: кто потревожил его сон?
В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага -- человека. Человек приближается верхом на лошади.
Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать, но что-то в облике всадника-- что-то неестественное -- приковывает его к месту.
Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть--в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.
Что же заставило оленя так долго вглядываться в странную фигуру?
Лошадь? Но это обыкновенный конь, оседланный, взнузданный,-- в нем нет ничего, что могло бы вызвать удивление или тревогу. Может быть, оленя испугал

Всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать -- в его облике есть что-то уродливое, жуткое.
Силы небесные! У всадника нет головы!
Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но

Вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. Он не останавливается до тех пор, пока не переплывает Леону и бурный поток не отделяет его от страшного всадника.
Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.
Он тоже направляется к реке, но, кажется, никуда не спешит, а движется медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.
Словно поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву. Ни голосом, ни движением не подгоняет он ее,

Когда, испуганная лаем койотов, она вдруг вскидывает голову и, храпя, останавливается.
Кажется, что он во власти каких-то глубоких чувств и мелкие происшествия не могут вывести его из задумчивости. Ни единым звуком не выдает он своей

Тайны. Испуганный олень, лошадь, волк и полуночная луна -- единственные свидетели его молчаливых раздумий.
На плечи всадника наброшено серапе2, которое при порыве ветра приподнимается и открывает часть его фигуры; на ногах у него гетры из шкуры ягуара.

Защищенный от ночной сырости и от тропических ливней, он едет вперед, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве,

Как ночной ветерок, играющий складками его одежды.
Наконец что-то, по-видимому, вывело всадника из задумчивости,-- его конь ускорил шаг. Вот конь встряхнул головой и радостно заржал -- с вытянутой шеей и

Раздувающимися ноздрями он бежит вперед рысью и скоро уже скачет галопом: близость реки -- вот что заставило коня мчаться быстрее.